Ольшанский Дмитрий Александрович

магистр философии Санкт-Петербургского госудаственного университета, соискатель кафедры философской антропологии Российского государственного педагогического университета им. А.И.Герцена (г.Санкт-Петербург, Россия)

Объективность. Для Леви-Стросса (так и для Лакана) принципиально важным было показать различие и даже превосходство научных идей над философскими. В "Голом человеке" он говорит: "В противовес любым философским измышлениям, к которым мы можем придти, исходя из моих работ, ограничусь констатацией того, что, на мой взгляд, они могли бы, в лучшем из всех гипотетических случаев, лишь способствовать заклятию того, что нынче понимается под философией" [HN, 570]. Такое желание заклинать философских призраков может быть объяснено его целью вычленить знание о человеке из корпуса метафизических идей, эластично обволакивающих любую научную теорию и находящих свои собственные проблемы в любом даже мало пригодном для спекуляций материале. И действительно, философские вопросы генной инженерии, добычи нефти и школьного образования не только занимают добрую часть философского сообщества, но мало-помалу начинают заботить и самих учёных. Поэтому Леви-Стросс задаётся желанием вывести из "философской антропологии" - антропологию научную, из массы философствований о человеке перейти к знанию, которым мо можем располагать наверняка.

Он часто говорит об объективности знания, понимая при этом, что он больше "не может относиться к своему предмету как предмету, поскольку имеет дело с человеком" [8], антрополог долежн говорить о человеке объектвивно, но не обезличенно. Именно этим желанием ввести границы отделяющий антропологию от философии и объясняеится научная строгость Леви-Стросса, он чётко определяет границы структурализма и выступает против экспликации антропологических методов на исследование смежных областей и уж тем более от прозилетических попыток увидеть в структурализме универсальный метод для всех гуманитарных наук или ключ к пониманию человеческой природы. "Утверждать, что в обществе наличествует структура - трюизм, но говорить, что всё в обществе структурировано - абсурдно", - говори он в "Структурной антропологии". Словом, Леви-Стросс понимает, что объективность и верифицируемость знания может быть может существовать лишь в очень ограниченных областях и для ограниченного перечня объектов.

 Нейтральность. С одной стороны, Леви-Стросс настаивает на нейтральности по отношению к изучаемому обществу, на безоценочном отношении, в "Структурной антропологии" он говорит: "Этнограф, в отличие от так называемых путешественников или туристо, вводит в игру свой собственное положение в мире: он дистанцируется от него. Он не перемещается между странами дикими и цивилизованными - куда бы он ни отправлялся, он возвращаеться к мёртвым. Подвергая испытанию социальный опыт, несводимый к его собственному, к его социальным традициям и верованиям, производя аутопсию собственного общества, он для него умирает, и если, собрав воедино разъятые части собственной культурной традиции, ему удаётся вернуться, он всё равно остаётся восставшим из мёртвых" [СА, 30]. То есть тем призраком, отношения с которым только и могут дать человеку ответ на вопрос о том, кто есть он сам; а точнее, подвесить этот вопрос наиболее продуктивным для него образом, ведь призрак не даёт ответов, но призывает к действию, как отмечал Деррида. Поэтому Энафф добавляет к списку невозможных професией ещё и антрополога: "он, как никто, оказывается в силах оценить и защитить различные формы цивилизаций и образ жизни, совершенно отличный от западного" [47-48]. Даже если оставить за скобками всё высокомерие, заключающееся в этом выскаызвании (дескать мы европейцы должны опекать более слабые культуры), всё равно очевидно логическое противоречие высказывания. Можно ли вообще говорить о нейтральности синьора по отношению к своих сюзеренам?

Эта роль патрона, защитника и вопрошающего у другого об истине собственного желания, представляет собой идеальную фигуру европейской ментальности: "Опыт дистанцированности, доступ к иному - не только условие получения антропоолгического знания; это и пересмотр самого знания, его происхождения, статуса" [45], но так или иначе, он всё же ориентируется на приобретение знания (что само по себе уже является требованием новоевропейсого субъекта), и находится он в рамках академического дискурса, нацеленного на прирост знания, его актуальность, на получение новых сведений, опыта, он так или иначе вдохновлён идеей прогресса. В этом смысле, учёный никогда не покидал Европы.

С одной стороны, энтолог должен с необходимостью соблюдать нейтральность, даже растворяться в изучаемой культуре, терять в ней себя самого, с тем, чтобы потом возродиться вновь, реконструировать те воздействия иного, который возымели над ним силу, с другой стороны, он не выходит за пределы академического дискурса, который опосредует его отношение с другим, всегда находясь в роли одиссея-исследователя. В строгом смысле, то же самое можно сказать и про учёного биолога, который должен сохранять дистанцию и беспристрастно следовать логике научного эксперимента, даже если его результаты прямо противоречат его собственному мировоззрению. Признавать другого, обладающего знанием - в этом и состоит логика научного дискурса.

Учёный вообще не может быть безразличен по тоношению к другому, поэтому его нейтральность более чем сомнительна. Он не просто влияет на изучаемый объект и привносит своё желание, но и вписывает другого в свою систему знаний, что делает любая социальная наука. Вопрос в том, вообще зачем понимать тему нейтральности, которая в данном случае должна казаться наиболее неудобной? - Вероятно, что только в качестве этического оправдания

 Общечеловеческое. Говоря о логике, стрктурирующей человеческое общество, Леви-Стросс так или иначе восходит до уровня метафизиеских обобщений. Более того, его антрополгия ни методологически, ни этически (раз уж он всегда имеет ввиду и этот горизонт) не возможна без некоторых метафизияеских аксиом. Одной из которых является допущение о некой общечеловеческой природе, разуме или духе. Духе, который в данном случае выступает как ещё один призрак метадискурсивности, того иллюзорно-всеобщего, что Леви-Стросс называет "esprit humaine": "одна и та же логика, одни и те же категории мышления, одни и те же порядковые требования и следования им..." [46]. Опираясь на это базово-всеобщее, мы можем проводить их структурный анализ, признавая за каждой её самобытность и ценность.

Если Леви-Стросс ставит строгие и локальные научный задачи, для чего ему понадобилось прибегать к абстракциям, тем более подчкреплённым лишь умозрительныим умозаключениями о том, что все люди разделяют одни и те же категоири мышления (хотя и слово "мышление" и слово "категория" является не просто европейскими, но вполне авторскими изобретениями)? Не является ли эта регрессия к к столь невысоко ценимой Леви-Строссом философии неизбежным результатом, ретированием из безвыходного положения, в котором оказывается антропология?

Психоанализ используя те же самые структурные основания, напротив, настаивает на том, что не существует той субстанции "esprit humaine", которая воплотилось бы в равной мере во всех людях и во всех культурах; ничего общечеловеческого не существует. Поэтому психоанализ, в отличие от гуманитарных наук, основывается на частно-значимом знании; критерием истины здесь выступает частность.

 Структура.

Психоанализ работает со структурой бессознательного, хотя бы поэтому невозможно их объективировать. Поэтому он тоже сталкивается с вопросом транспортировки своего дискурса, взращивания себя на почве иной культуры: например, возможен ли психоанализ в исламском мире или на ближнем востоке, и если да (поскольку субъект любого языка так или иначе встречает своё расщепление), то будет ли это тот же самый психоанализ, что существует в Европе? Будет ли это тот же самый субъект, для которого толкование и обретение смысла принесёт исцеляющий эффект? Есть ли необходимость гомогенизировать психоанализ, настаивать на его ниверсальных критериях, вырабаытвая общие правила и нормы? - а это уже не только этический вопрос, но и вопрос техники и клиники.

Можно сказать, что любой человек (любой культуры) укоренён в реальное и опосредует эти отношения посредством символического: то, что имеет отношение к смерти ирождению, отношению между полами, всегда является продуктом некоторой символической матрицы, и можно сказать, что её наличие отличает людей от животных, которые не хоронят и не оплакивают своих умерших. Что, к слову, для палеонтологов является основным критерием дифференциации человеческих и животных останков. Каждый человек является субъектом той или иной структуры (что, однако, не исключает того факта, что далеко не всё в нём подчиняется логике этой структуры; говорить, всё в человеке структурировано - абсурдно)